Проза

Беглому взгляду Вильнюс покажется виденным — многие города Европы (например, Польши) в нём отчётливо просвечивают. Но это ощущение мнимое, первое. Оно проходит, когда с холма в Ужуписе открывается характерно вильнюсское сочетание: красных черепичных крыш и свинцовых облаков, низко и медленно ползущих над ними.

Подобный контраст Юга и Севера, Средиземноморья и Балтики – праздным взглядом однажды найденный, многое ставит на место. Здесь словно звучит мотив города, который теперь ни с чем не спутаешь. Где бы ты ни шёл в Вильнюсе, под ногами у тебя угрюмый балтийский булыжник, а на фоне барочных церковных фасадов совершенно по-итальянски сохнет бельишко — правда, в чухонских сараях.

Вильнюс и вообще производит впечатление обмелевшего, опустевшего города. Кажется, что гигантские заброшенные костёлы велики этому камерному в нынешнем времени месту. Даже если соборы отреставрируют и откроют, посещать их, скорее всего, будет просто некому.

Вильнюс, польский Вильно, когда-то был центром огромного региона, «европейским Иерусалимом». Ценой страшных потерь он пережил нацизм и коммунистов, и стал наконец-то самим собой. Немного великоватым себе, да — но в этой великоватости и заключается его обаяние.

О прошлой славе говорят широкие площади. На одной из них, Кафедральной, стоит памятник князю Миндаугасу, прозванный в народе «Ныряющим». Светлейший и в самом деле стоит с вытянутыми руками и имеет опасный наклон фигуры, и только лошадь удерживает его от прыжка в каменное озеро брусчатки. Чуть дальше за князем возвышается холм с остатками Верхнего замка, откуда открывается панорама города и видно, что там, за холмом, лежит речка Нярис, а по кустам вьётся её тихушный приток Вильня, над которым просидеть за чашкой кофе можно полжизни.

Этот район – Ужупис – из неформальных и самых странных во всём Вильнюсе. Своего рода внутренний карман, место за подкладкой города. Над ним летит медный ангел на золотом шаре, а рядом у забора церковь и древнее кладбище. Еще недавно тут не было канализации и горячей воды, и район отдали на откуп художникам и студентам. Поэтому самые стильные кафе – и самые живописные помойки – именно здесь, вдоль речки.

Странное ощущение «дежа вю» не покидает тебя, пока ты бесцельно бродишь по городу. Где я видел эти облупленные арки? Тщательно прорисованный булыжник? Эти ржавые щипцы шпилей на тучном небе? В альбоме репродукций Добужинского, конечно же. В детстве. Действительно, Мстислав Валерианович имел литовские корни и отрочество провел в Вильно. Могилу его родственника я нашел на буграх кладбища Rasu. Там же, под серым, как шинель, гранитом, лежит Чюрленис. Два таких разных художника, Чюрленис и Добужинский, составляют, на мой вкус, код национального характера; суть «литовства», выраженная в искусстве. Где тоже сошлись не слишком сочетаемые вещи: детальный, словно под микроскопом, реализм быта — и заоблачная мечтательность, в туманах и муарах которой порядочный литовец проводит половину своего неспешного времени, запивая его хлебными водками, ведь литовским самогонам нигде нет равных. Думаю, знаменитая на весь мир литовская фотография тоже «взялась» из этого сочетания — сельского реализма с акварелями фантазий, их полутонов, полутеней, полуслов.

«Хулиганы, шпана?» – спрашиваю литовских знакомых.
«Так нет, мало опасно, – размышляет вслух Донатас, – как стал Евросоюз, наши разбойники уехали в Скандинавию».
«Почему в Скандинавию?»
«Так потому что двери не запирают».



…Ночная жизнь Вильнюса пульсирует у дверей баров — молодые люди курят и галдят на пороге. Однако стоит повернуть за угол — и наваливается тишина, по провинциальному глухая и густая. Самое фантасмагорическое место в этой тишине по пятницам – бар при Доме литераторов. Ближе к двум ночи в старом особняке собирается творческая публика: писатели-неудачники и «селебрити», дамы «с интересной судьбой», юные гении и пр. Сценарий вечера почти всегда одинаков. Сперва вечеринка вяло набирает обороты, потом включается ретро-диско и начинаются дикие танцы, а ближе к утру — необычная кабацкая потасовка, когда сильно выпившая творческая интеллигенция, и без того неустойчивая в ногах, пытается набить друг другу лица.

Снова коньяк, кофе. Синяки, всхлипы.

Утром в субботу по пустому, как во сне, городу перемещаются группки туристов. Это католики-поляки приехали к Воротам Зари поклониться Матке Божьей – Мадонне Остробрамской. После чего скромный туристический поток стекает на улицу Пилес, где кафе и киоски с янтарными украшениями. Я купил в одном таком янтарную каплю с мошкой и теперь, глядя на блоху, прыгавшую по земле миллионы лет назад, физически ощущаю сладостное бессилие разума перед такой толщей времени — и такой его наглядностью.

Что остается?

Мечтать, мечтать.