Города

Клиника Зонненштейн, где с 1824 по 1828 год жил на излечении русский поэт Константин Батюшков, находилась в небольшом городке Пирна всего в получасе езды от Дрездена. Здесь начинается так называемая "Саксонская Швейцария". Красиво обрамленная лесистыми холмами, долина Эльбы и в самом деле располагает к подобному сравнению. В XVIII веке итальянский живописец Бернардо Беллотто запечатлел эти виды с фотографической точностью. Глядя на его карины, мы можем представить, насколько прекрасные виды открывались из окон клиники, где четыре года безрезультатно лечили Батюшкова. Доктор Готлиб Пинитц (или Пирнитц в русской транскрипции того времени) открыл клинику в 1811 году. Она разместилась в старой городской крепости Зонненштейн. В годы болезни Батюшкова Саксония слыла популярным бальнеологическим курортом среди русской знати и когда встал вопрос о принудительном лечении поэта, его родственники и друзья сошлись на Зонненштейне — клинике, имевшей славу передовой в лечении душевных болезней. Пенсия, назначенная императором Александром I, позволяла оплатить курс лечения. До Дерпта Батюшкова провожал Жуковский, потом в Пирну приехала его сестра Александра. Душевная болезнь Батюшкова проявляла себя в смене настроений от приступов гнева или мании преследования — до углубленной религиозности или полной апатии и желания смерти. Доктор Хайнрот посчитал бы его исключительным экземпляром: Батюшков оказался носителем сразу всех состояний, которые врач классифицировал. Он рвал и выбрасывал собственные рисунки; он мог сбросить из окна поднос с обедом или облить водой служителя. Батюшков проклинал министра иностранных дел Нессельроде и его помощника графа Каподистрию, благодаря которому его когда-то причислили к дипломатической миссии в Неаполе. В чём была своя болезненная логика, ведь именно в Италии первые признаки болезни проявили себя. Он часто бранил лучшего своего друга Жуковского, который, по болезненному мнению поэта, был причиной его заточения в клинике — что, опять же, не было лишено логики, ведь именно по настоянию Жуковского, искренне верившему в немецкую медицину, Батюшкова отправили в Зонненштейн, а не домой к родственникам. Но Батюшков мог и часами молиться на закатное солнце. Бывали периоды, когда Батюшков неделями не выходил из комнаты и лежал на диване, не принимая никакой еды, кроме сухарей и чая. Бывало, разговаривал на итальянском с любимыми поэтами прошлого, Торквато Тассо и Петраркой, и даже делил с призраками трапезу. В остальное время он гулял и рисовал (в том числе углём на оштукатуренных стенах палаты), или лепил фигурки из воска, весьма натуральные, по замечанию доктора Дитриха. Дни "арт-терапии" были самые тихие и ясные в его больничной жизни, и жаль, что почти ничего из этих рисунков не сохранилось. Друзей и родственников Батюшков не узнавал или делал вид, что не узнаёт, если видел в них одному ему внятную угрозу. Разговоры о прошлом — о любви, дружбе или творчестве — вызывали у него стойкое отторжение и приводили к истерике, и это было понятно: накануне болезни Батюшков твёрдо положил считать себя неудачником на этих поприщах, и никогда бы не поверил, если бы ему сказали, что спустя двести лет мы будем читать эти строки. Он испытал на себе и привязывание, и смирительную рубашку, и ледяные ванны, и обливание головы (Sturzbad), после которого голова немеет, а всё тело долго еще пронизывает ледяной столб; страх перед пеленанием в "сумасшедшую рубашку" делал его, как и многих больных, послушным, и врачи этим пользовались. Однако с точки зрения гуманности даже такие варварские методы были прогрессивными. Причиной болезни Батюшкова было "родовое проклятие" — близкородственные браки. В то время подобную болезнь называли "черной меланхолией" — сегодня её, скорее всего, отнесли бы к острой форме шизофрении. По материнской линии в роду Бердяевых были близкородственные браки. Они были не редкостью в среде мелкопоместных дворян. Подобные браки (между кузенами, например) укрепляли род тем, что собирали и укрупняли его, а не рассеивали. Однако на генетическом уровне побочным эффектом таких браков были разного рода заболевания включая психические. Связь между действительностью и психически больным человеком подменялась связью больного с образами и психозами, накопленными в подсознании; больной как бы проецировал их на мир; интерпретировал объективную реальность в их свете. Жизнь становилась зеркалом для внутреннего мира, а вся конструкция напоминала Уробороса — змея, который свернулся в кольцо и кусает себя за хвост. Смерть в подобных случаях наступала от общего нервного или иммунного истощения. Бессонница, отказ от еды, нервные срывы: в таком состоянии любая простуда могла стать фатальной. Скорее всего, именно так умерла мать поэта, и ее дочь, любимая сестра Батюшкова — Александра Николаевна. Самого Батюшкова от "быстрой смерти" спасло только богатое поэтическое воображение и обширная образная память, запасами которых безумие поэта "питалось" почти три десятилетия. Именно столько Батюшков прожил после возвращения из Зонненштейна в Москву, а затем в Вологду. Никого не узнавая или не желая знать, он пережил в этом городе друзей и врагов, и своё время. В эти годы успела погаснуть звезда Пушкина, взлетел и погиб гений Лермонтова, написал «Мертвые души» Гоголь, появился Толстой и Достоевский — но Батюшкову об этом решительно ничего известно не было.